в тот день, сбивая костяшки в кровь об лицо хлипкого ботаника, сукуна позволил эмоциям взять верх: ярость вспыхнула быстро и так же быстро сошла на нет, когда перед его глазами предстало растерзанное нечто, отчаянно мычавшее слова пощады сквозь выбитые зубы. лицо одноклассника напоминало кровавое месиво — чужое самоуважение было пропущено сквозь мясорубку; сукуна подобно острым жерновам уничтожил все к чему смог прикоснуться.

и если для одного — это тяжелое травмирующее событие, то для другого обыденность — всего лишь холст подвергшийся экспрессии автора; возможность выплеснуть негативные эмоции, а заодно и проучить засранца, который наверняка решил над ним посмеяться.

не в этот раз.

а он ведь с легкостью мог убить его.
вот только вовремя остановился.

чужая кровь на одежде и руках — ничто иное как трофей: напоминание о том, что месть совершена с особой жестокостью.

внезапные вспышки агрессии преследовали его всю жизнь: ему пришлось рано повзрослеть, чтобы позаботиться о себе и матери. улица научила драться и выживать, а так же добывать средства к существованию.

у сукуны всегда был свой отличительный взгляд на вещи: вместо того чтобы просиживать штаны за партой, пытаясь разобраться в учебных материалах, ему было куда сподручнее участвовать в боях без правил, толкать наркоту и воровать. вот только мать подобного не поощряла: работая на трех работах, она отчаянно желала для сына лучшей жизни — хорошего образования, успешной работы и возможности обзавестись семьей. сукуна никогда не разделял «приземленные» взгляды своей матери; в его мире выживали только сильнейшие.

а теперь, он, словно дворовая шавка, пойманная волонтерами — вымытая и вычесанная — стоит перед ними в этой дорогой школьной форме и не понимает в какой момент его жизнь свернула не туда, затянув мертвую петлю на его шее. смотреть на себя в таком виде не выносимо. от сильного удара кулака зеркало в мужском туалете покрывается уродливой сеткой трещин, а после кривые осколки стекла падают в раковину и на пол, разлетаясь на еще более мелкие фрагменты.

он ощущает себя чужим среди всех этих лощеных, богатых выскочек. чувствует их взгляды на себе, слышит назойливый шепот за спиной. они — словно гиены: присматриваются, выжидая момент чтобы напасть.

чужое пренебрежение витает в воздухе, оседая непомерной тяжестью на плечах — со временем привыкаешь.

породистый щенок, приставленный в качестве проводника — еще одна насмешка в его адрес. выходец из богатого клана ведет себя самоуверенно, хотя сам еще и жизни не знает, инфантильно витая в розовых облаках.

тошно. у сукуны ярость копится да раскаленной лавой по венам растекается, но он терпит. не ради себя, ради матери, что так отчаянно просила его не сдаваться; ради матери, которая изо дня в день убивает свое здоровье ради него.

сукуна злится: в первую очередь на сложившиеся обстоятельства, во вторую на себя. чувствуя себя никчемным, он понимает — надолго тут не задержится. и как бы он не пытался склеить разбитое сердце своей матери — оно, испещренное глубокими трещинами, все равно разлетится на тысячу мелких осколков, когда его вышвырнут из этого места пинком под зад.

из мыслей, словно звонкая пощечина, выдергивает возмущенный голос пререкающегося засранца. сукуна смеряет его пренебрежительным взглядом отмечая про себя неестественно голубые глаза и ссадину на губе; неужели щенок умеет кусаться? в его школе такого сладкого мальчика давно бы нагнули в стенах школьного туалета, заставляя выполнять самые грязные поручения. но здесь, судя по всему, он чего-то да стоит.

<...> минувшие две недели, тянувшиеся мучительно медленно показались сукуне настоящим адом.

— закрой пасть, — сухо огрызается он, когда белобрысый щенок снова пытается его достать.

иногда ему казалось, что сатору намеренно хочет свести его с ума своей болтовней: его рот закрывался только на время поглощения сладостей; сукуна же мечтал залить в его рот самый сильный клей, чтобы тот его больше никогда не раскрывал. отмахиваясь, он всем своим видом показывал свою раздражительность и враждебность, стараясь свести на нет навязанное преподавателем общение с новоиспеченным одноклассником. но тот либо тупой, либо бессмертный.

— слушай меня сюда, — накопившаяся злоба пронзает тело словно удар тока, сукуна хватает сатору за лицо, грубо погружая пальцы в его щеки, — если ты от меня не отстанешь, я разукрашу твое лицо так, что родные не узнают. ты меня понял?

все он понял, вот только азарт и полное отсутствие инстинкта самосохранения отображаются нахальной улыбкой на чужих губах.

как пережить еще один день, не проломив череп этому идиоту?

когда речь заходит об окинаве, сукуна невозмутимо и твердо говорит нет, а на следующий день уже сидит в самолете рядом с белобрысым щенком, и старается понять: это шутка или расплата за все его многочисленные грехи?

самолет не разбился, а значит его муки еще не закончены: совместный номер как очередное испытание. сукуна делает глубокий вдох и медленный выдох. жалкая попытка вернуть самообладание. он мысленно просит высшие силы дать ему еще немного терпения, чтобы не придушить мальца подушкой, пока тот будет спать.

чужие возмущения пропускает мимо ушей с завидным спокойствием. уже привык. сейчас его волнует лишь то, какую пользу он может вынести для себя из этой злосчастной поездки. первое что приходит на ум — толкнуть немного наркоты местным: девочки и мальчики будут рады попробовать немного токийской пыли.

— у тебя что, друзей нет? — сухо обрывает его сукуна, переведя взгляд на одноклассника, — найди себе другую компанию, придурок.

сукуна достает из сумки небольшой, заранее подготовленный сверток. повезло — школьников не шмонали — еще одна привилегия дорогой частной школы.

— если я не приду, скажешь что мне не здоровится после перелета, — пряча сверток в карман брюк, отозвался сукуна. он бросил сумку на пол и ударом ноги загнал ее под кровать.

— ты меня понял? — он поворачивается к сатору: пронзительный взгляд глаза-в-глаза и скверное предчувствие селится где-то на задворках сознания, — и без выходок, годжо, — на фамилии делает своеобразный, предостерегающий акцент, произнося ее с особым пренебрежением.