В организации, в которой состоял Хидан до вступления в Акацки, к женщинам было особое отношение: их не принимали в банду, а наоборот похищали, унижали и смешивали с грязью, использовали в бизнесе, продавали в рабство; у них не было прав, собственного мнения и желаний — лишь воля их господина или смерть. Жены, сестры и матери так же не имели право на членство, поэтому со временем внутри их общества появилась иерархия, которой они придерживались, которую чтили и соблюдали. Конан не была похожа на всех тех женщин что видел Хидан; она была исключением из всевозможных правил. И все же наличие женщины в составе Акацки никак не укладывалось в голове — это неправильно, это идет вразрез с моральными устоями и обычаями Якудза, и, Хидан, некогда питавший ненависть к ней, в какой-то момент ощутил нечто иное; злость сменил интерес. Он начал присматриваться к ней на собраниях — украдкой следил за ее мимикой и жестами, улавливал малейшее изменение настроения в голосе; было в ней что-то особенное, что-то пленительное и опасное.

Заветный плод всегда сладок — Хидан не понимал значения этих слов до определенного момента, ведь все что он когда-либо хотел, в конечном итоге, становилось его; так или иначе. Уверенный в себе и привыкший всегда добиваться своих целей, он впервые столкнулся с холодом и безразличием. Она не была похожа на всех остальных, от того и была уникальна и столь желанна.

Но что же теперь?

Он впускает ее в квартиру и одновременно прикрывает дверь спальни; нужно было сделать это заранее, она наверняка заметила, что он не один. Конан смело шагает навстречу, пересекает порог, словно делала это уже тысячи раз; пристально осматривается и задает вопрос. Хидан хмурит брови и неловко чешет затылок, пытаясь сосредоточиться — в глазах все плывет, картинка нечеткая. Девушка, что некогда взбудоражила его естество и всколыхнула, и без того воспаленный, разум сейчас стоит здесь, перед ним, а он сонный, с больной головой и в трусах не в силах связать и двух слов.

— Господи, чем у тебя воняет, у тебя что кто-то сдох в квартире?

Она нападает на него словно голодная волчица, готовая растерзать его в клочья. От каждого ее слова веет злобой и раздражением, как бы она не пыталась скрыться за маской безразличия — в янтарных глазах ясно читается ярость и гнев.

— Я ничего не чувствую, — Хидан скрещивает руки на груди и опирается плечом о стену.

Разговор будет тяжелым.

Он все еще не верит своим глазам, она действительно здесь? Все так же холодна и неприступна, словно самая высокая крепость, окруженная массивной стеной — покорить ее и объявить своей, взяв под контроль близлежащие земли; за столь благородную цель не грех пасть в тяжелом бою. От нее по прежнему веет холодом, он обволакивает все вокруг, от чего больно дышать; Хидан чувствует, как сдавливает горло, а живот сводит болью. Он не хотел ее видеть, думать, вспоминать, но она словно навязчивая идея — ее образ постоянно всплывает в памяти: ее кожа, запах духов и аромат тела — одержимость, граничащая с безумием. Он считал, что, если они не будут видеться ему будет легче забыть ее, но даже разлука в несколько недель не помогла стереть из памяти ее прикосновения.

Если бы он только знал, что она придет…

— Я смотрю ты даром времени не терял, прогуливая работу. я не помешала любовным утехам? я бы ушла, но знаешь ты совсем немного нужен организации. так что может быть ты проводишь свою пассию, и мы поговорим?

Ее голос отзывается отстрой височной болью, она пульсирует все сильнее, с каждым сказанным словом. Хидан держит руки скрещенными, болезненно вжимая пальцы; он избегает зрительного контакта, смотрит как короткие ногти оставляют белые отметины следов полумесяцев на бледной коже. Она груба и враждебна, а он не может никак понять: она действительно пришла говорить о работе или быть может здесь замешано что-то еще?

— Ты думаешь, что можешь послать меня на хуй, а потом приходить когда вздумается и задвигать про работу? — Он поднимает голову, чувствуя как все внутри начинает кипеть и бурлить от нахлынувших эмоций, и замирает встречаясь с холодным безразличием в ее глазах.
— Да в пизду, — выплевывает Хидан, отмахиваясь от нее, словно от дурной мысли, — жди здесь.

Хидан скрывается в спальне, закрывая за собой дверь. Он подходит к окну и распахивает тяжелые шторы; в ярком солнечном свете беспорядок, копившийся несколько недель, предстает как уродливое чудовище. Он делает глубокий вдох и медленный выдох, пробегается взглядом по горам мусора и грязной одежды.

— Мне надо чтобы ты ушла. Сейчас же, — Хидан трясет ногой, натягивая черные рваные джинсы; он поднимает одеяло, заглядывает под кровать, а потом распахивает шкаф и хватает первую попавшуюся серую футболку, попутно спотыкаясь и роняя несколько пивных бутылок. Он сгребает с тумбочки телефон, зарядку и бумажник, надевает разные носки — те, что смог найти.

— Слышишь меня? — Хидан опирается коленом об кровать и касается женского плеча; холод ее кожи поражает. Он тянет ее на себя и безжизненное тело резко переворачивается на спину: голубые стеклянные глаза смотрят сквозь него.

— Вот дерьмо, — взяв ее за подбородок он рассматривает ее впалые щеки.
— Ну пиздец, — еле слышно шепчет он. Хидан берет ее хрупкую кисть, пытаясь прощупать пульс — безрезультатно. Садится на нее сверху, касается ее холодных губ своими и ее грудь поднимается от вдыхаемого в нее воздуха.

— Когда ты, блядь, сдохнуть то успела? — Небрежными, сильными толчками он делает ей массаж сердца, чередуя этот процесс с искусственным дыханием. Он прилагает слишком много усилий, ее ребра вот-вот треснут под его натиском. Все его усилия тщетны — он слезает с ее охладевшего тела и оглядывается по сторонам; собирается с мыслями и выходит в коридор, закрывая за собой дверь.

— Пойдем, здесь неподалеку есть не плохая кофейня, поговорим там.