crossover test5 days waiting time

cry4u

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » cry4u » архивный архив » жестокое обращение с животными//каку/хида


жестокое обращение с животными//каку/хида

Сообщений 1 страница 14 из 14

1

В самом деле, выражаются иногда про «зверскую» жестокость человека, но это страшно несправедливо и обидно для зверей: зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так артистически, так художественно жесток.

2

[indent] Старое складское помещение выглядит пустым и безжизненным во мраке беспросветной ночи. Хидан сидит верхом на старом, шатком стуле и со скучающим видом поглядывает в телефон. Он вяло ведет пальцем по потресканному экрану мобильного телефона, просматривая профили девушек на сайте знакомств. В метре от него на таком же обшарпанном, ржавом стуле возвышается грузная мужская туша в хорошем, дорогом костюме. На его голове серый, запачканный кровью холщовый мешок.

[indent] В тусклом свете одинокой лампочки, что весит на оголенных проводах, Хидан возбужденно облизывает губы, завидев фото очередной горячей милфы. Его отвлекает лишь протяжный сдавленный стон. Блондин меняется в лице; его губы растягиваются в насмешливой ухмылке. Хидан торжественно поднимается со стула, и опершись ногой об сиденье, с силой отталкивает его в сторону. Стул со скрипом проезжает несколько метров по бетону и зацепившись за неровность с оглушительным грохотом падает на пол. Раздавшийся тягучий удар звучит как призыв к действию. Хидан обходит жертву, словно изголодавшийся хищник, готовый набросится на свою добычу в любой момент.

[indent] — А я все ждал, когда же ты очнешься, — с нескрываемой радостью в голосе отзывается Хидан, пиная черную спортивную сумку. Он присаживается на корточки, молния взвизгивает под его пальцами; тусклый свет едва освещает содержимое. Тихо напевая незамысловатую мелодию Хидан достает здоровенный разводной ключ и закинув его на плечо, возвышается над привязанным к стулу мужчиной. Резким движением руки он срывает бесформенный мешок и отбрасывает его в сторону.

[indent] — Нет! Не надо! Прошу не бейте меня.
[indent] — В отличии от моего напарника, мне совершенно наплевать на то, что ты знаешь или не знаешь. Я все равно буду тебя пытать, потому что мне это нравится. Хидан скалится, словно дикий зверь, замахивается разводным ключом и бьет мужчину точно в пах. Неистовый крик пронзает безликий склад и разносится зловещим, необъятным эхом.

[indent] Сломать, уничтожить, подчинить; довести до изнеможения раз за разом ощущая лихорадочное возбуждение, граничащее с безумием. Темно-алая кровь небрежно летит на одежду, впитывается в волокна ткани, словно прячась от происходящего ужаса. Приглушенные хриплые стоны в очередной раз сменяются на крик. Хидан тяжело дышит, стирает локтем с лица капли пота и крови и, вдоволь наигравшись, бросает разводной ключ в сторону. Он делает несколько шагов назад и горделиво любуется проделанной работой: разбитые в труху колени, кровавые пятна в области паха — это далеко не конец. Хидан нетерпеливо роется в сумке до тех пор, пока в его руки не попадают пассатижи. Он лукаво оборачивается на свою добычу через плечо. Страх, злость и беспомощность во взгляде жертвы лишь забавляют. Хидан нависает над мужчиной, игнорируя истошные вопли о пощаде, и держа его за волосы запрокидывает голову. Он прилагает не мало усилий чтобы разжать рот пальцами. Сильнее натягивая волосы на затылке, ему удается подцепить первый попавшийся зуб. Нечленораздельное мычание заполняет склад всепоглощающим ужасом.

[indent] — Как же он не хотел покидать свое место! — Восторженно воскликнул Хидан разглядывая окровавленный зуб, зажатый между большим и указательным пальцем, — непременно оставлю его себе как трофей. Хидан поворачивается к мужчине; улыбка пропадает с лица, а взгляд становится серьезным.
[indent] — Ты что? Обоссался?

[indent] Хидан подносит телефон близко к жертве. Он снимает крупным планом кровавое месиво на месте которого раньше находилось левое ухо. Теперь же оно бессмысленно валяется на пыльном бетонном полу в луже крови и мочи, больше похожее на маленький эмбрион какого-то животного. Блондин облизывает пересохшие губы, хватается за жирный, щетинистый подбородок и раздвигает опухшие губы, демонстрируя полное отсутствие переднего ряда зубов. Хидан заинтересованно замирает; проводит большим пальцем по разбитым в кровь губам, просовывая его между десен. Он делает несколько вульгарных движений, а после заливается издевательским смехом. Он вытирает руку об плечо незнакомца и щелкает пальцами перед его лицом.
[indent] — Рано отключаться, мы еще не закончили. Мужчина мычит, пытаясь что-то ответить. Хидан садится на корточки, чтобы уровнять взгляд.
[indent] — Скажи, в какого Бога ты веришь?

* * *

[indent] Хидан сидит на старой деревянной паллете, прижавшись спиной к стене. Его лицо тускло освещает экран смартфона; он пересматривает снятое видео. Прокручивает раз за разом. Мужчина на стуле совсем обмяк, в его грудине торчит пустой шприц из-под адреналина. Когда Хидан решил остановится было уже поздно. Инъекция в сердце не смогла разрешить ситуацию. Вокруг бывшего Босса враждебной группировки рассыпались несколько десятков белоснежных камушков; если присмотреться, можно заметить, что к каждому зубу нашли деликатный подход.

[indent] Хидан убирает телефон, достает пачку сигарет и несколько раз щелкнув зажигалкой, закуривает. Табачный дым, что наполнил легкие, вызывает легкое головокружение. Хидан закрывает глаза, тихо шепча молитву. Клубы дыма вырываются изо рта вперемешку со священным писанием. И только лязг тяжелой складской двери болезненно возвращает к реальности.

3

Серая унылая тоска. Сигарета в руках ломается под пальцами Какузу, и тот разочарованно кидает её в урну. Курить расхотелось. Его кофе готовят до безумия долго, потому что надо было выбирать не приличное заведение, а обычное зашарпанное святящееся в темноте окошко. Но Какузу воспитан. Не жрать говно, не пить говно, не общаться с говном. Как-то в это уравнение всё же затесался Хидан, но из любого правила должно следовать это звонкое исключение. Оттого правило кажется отчетливее, им оно подкрепляется.

Он коротко кивает вместо спасибо, приспускает маску, чтобы сделать глоток кофе. Ночь берет своё, и Какузу хоть бессмертный, но всё же не всесильный — хочет спать. Задание, что им досталось, утомительное и муторное. К пыткам казначей не питал особой любви, это занятие аккуратное и дотошное, как операция, а значит отдает настоящей работой, с которой надо просто примириться. Наслаждения от жестокости он не получал. Вне припадков ярости Какузу вообще был крайне уравновешен, настолько, что клеймо психопата так и липло к нему краеугольным камнем всех граней его характера. Наслаждение от жестокости получает только тот, кто глуп и не понимает всех других прелестей — так считал мужчина. И всё же это не мешало ему раздавливать черепа голыми руками.

Я этим не наслаждаюсь, это необходимость, — так он себе говорил.

Ночь ползет под плащ липкими руками, и даже запах кофе не спасает от тяжелеющих век. На самом деле, Какузу надеется, что Хидан своей неугомонной инициативностью уже разговорил их цель, и ему останется только добавить пару штрихов, чтобы получить-таки нужную информацию, передать её Пейну и отправиться спать. Надеяться на Хидана, конечно, занятие крайне идиотское, но мужчина оправдывает это общей усталостью. Новую грань идиотизма то, что ещё минуту назад казалось хоть сколько-то разумным, ситуация приобретает, стоит открыть дверь.

Запах крови нельзя с чем-то спутать. Это дилетанты говорят, что пахнет стейком или железом. Профессионал никогда не спутает крепкий запах человеческой крови с чем-то ещё. Какузу делает ещё один глоток кофе прежде, чем оценивать ситуацию всерьез. Он уже понимает, что дерьмо случилось. Торопиться нет никакого смысла.

Склад звеняще мертв. Цель, судя по всему, тоже. Он видит этого хлюпика-бизнесмена ещё только издалека, но этого достаточно, чтобы по луже крови и торчащему шприцу констатировать смерть. Всё же Какузу опытный хирург и знает, сколько именно в человеке крови. Стоило, видимо, поучиться ещё года три, чтобы научиться определять, сколько в них дерьма. В живых, таких как тварь Хидан.

Тяжелые шаги казначея эхом отдаются по складу. Ярость в нём вспыхивает стремительно, застилая глаза. Это похоже на тяжелое медицинское состояние, будто вот-вот взорвется голова: давление повышается, в глазах темнеет, лобная доля будто ощутимо напрягается, а в ушах ударяют колокола. Ярость раздражала Какузу, потому что она его контролировала, а он предпочитал держать всё, включая себя в узде.

Стаканчик с кофе опускается на металлическую балку аккуратно. Рука хирурга не дрогнет даже в такую секунду. Хидан будто бы даже доволен собой. Если бы тварь испытывала чувство вины и унижалась в извинениях, ярость разбилась бы о ничтожность, выцвела и поблекла быстро. Но этот скот даже не осознает грани собственной тупости, не понимает важности дела, не отстреливает элементарные вещи — не хватает ни рассудка, ни мозга, ни опыта. Обосравшийся щенок, который с радостью жрет собственное дерьмо, чтобы после блевать кровью и биться в конвульсиях от заразы, что сам от себя подцепил.

Движения Какузу плавны и если есть возможность распознать, что ядерный взрыв уже прогремел, то только чуйкой: воздух вокруг него будто тяжелеет, потому что даже воздух умнее белобрысого, не способного понять, когда стоит остановиться.

— Понятно, — тяжелый бас мужчины разносится по складу за мгновение до того, как его рука оказывается на голове Хидана. И с этой секунды это больше не казначей, которого знал напарник, это демон, который может проломить бедренную кость ладонью просто для того, чтобы выплеснуть злость. Череп Хидана звонко ударяется о железную перекладину. Стаканчик с кофе грустно падает на пол и разбивается, забрызгивая штанины. Какузу не теряет времени и, удерживая дебила за волосы, ударяет его бошкой ещё три раза, пока не чувствует, что его кости хрустят и проламываются.

Он не думает о том, что Хидан бессмертный, потому что тот факт, что эта тварь не сдохнет, разозлил бы его ещё сильнее.

Когда кровь заливает бледное лицо напарника, Какузу перехватывает его за шею, сжимая так, чтобы тот и слово не мог сказать без боли от того, что не может вдохнуть. Вторая его рука, усиленная до состояния бронебойного снаряда, пробивает Хидану живот. Пальцы погружаются в горячее мясо кишок, и он достает часть их связки наружу, выпуская вместилище дерьма, будто так сука станет понятливее.

— Ты ведь даже не понимаешь, насколько сильно облажался, — он не спрашивает, констатирует, — Даже не осознаешь, какой ты кусок гнили, — его голос пугающе ровный, спокойный. Он замахивается Хиданом и бросает его в противоположную сторону к другой балке просто, чтобы не переломить ему от ярости хребет просто как соломку, что только достал из коробки.

4

[indent] Повторение священных заповедей прервано. Он выходит из задумчивости и открывает глаза, устало смотрит в экран мобильного телефона, заостряет внимание на времени. Вдали — высокий силуэт, размытый в низко стелющихся клубах пыли. Хидан проводит языком под нижней губой и недовольно кривит рот.

[indent] — Почему так долго? — Голос отражается от стен разливаясь глухим эхом. Хидан поднимается, убирает телефон в карман брюк и потягивается.
[indent] — Я уже заебался тебя ждать, — он выгибается в спине, чувствуя, как хрустят позвонки; разминает шею методично наклоняя голову сначала в одну сторону, затем в другую. Хидан приближается к изуродованной туше, стараясь не вступать в лужу мочи и крови что безобразным пятном растеклась, а местами подсохла, на пыльном бетонном полу. Он нагибается, пристально всматривается в изувеченное лицо и пальцем щелкает по шприцу, торчащему из грудины; цилиндр вяло пружинит от удара. Хидан берет мужчину за подбородок и поднимает его лицо. В тусклом, пыльном свете его глаза кажутся стеклянными: в них застыл ужас, а роговица заметно высохла. Кровь и слюни так же засохли на грубой коже рваными, бесформенными пятнами. Хидан разочарованно вздыхает и проводит рукой по волосам, аккуратно и бережно приглаживая выбившиеся пряди. Признаться честно, он действительно думал, что доза адреналина сделает свое дело.

[indent] Хидан еще некоторое время смотрит на труп, затем засовывает руки в брюки и повернувшись к напарнику делает несколько вальяжных шагов в его сторону.
[indent] — Слышал бы ты как он орал, — блаженно протянул Хидан, предаваясь воспоминаниям.
[indent] — Этот слабак и десяти минут не продержался, сразу обгадился. Хидан пускает едкий смешок и достает телефон.
[indent] — Покуда ты все пропустил, я покажу тебе видео, иди сюда. Он увлеченно скролит галерею, затем включает нужную запись. По складу разносится истошный крик, что наполнял эти стены буквально полчаса назад. Хидан вытягивает руку, разворачивая смартфон к напарнику, чтобы тот мог насладится зрелищем.

[indent] — Понятно, — как всегда сухо и безэмоционально отзывается Какузу.

[indent] Хидан меняет в лице, когда рука напарника с силой обхватывает его голову. Телефон выскальзывает из рук, ударяется об бетонный пол, рассеивая по экрану одну большую паутину из битого стекла; запись продолжает воспроизведение. Хидан цепляется за кисть Какузу, стараясь избавиться от болезненной хватки.

[indent] — Ты какого хуя творишь? — Шипит блондин, кривя рот.
[indent] — Отпусти, блядь, больно же! — Вырываясь рычит Хидан, стараясь перекричать запущенное видео.

[indent] Удар.

[indent] Нестерпимая боль, кровь и треск костей. Хидан делает жадный вдох, стараясь набрать в легкие как можно больше кислорода; запах кофе игриво витает в воздухе.

[indent] Удар.

[indent] Еще и еще. Быстрый, методичный, и такой болезненный. Хидан пытается что-то сказать, но слова застревают в горле, превращаясь в сдавленный хрип. Он держит руку Какузу побелевшими, обескровленными пальцами; они практически утопают в чужой плоти. Горячие сгустки стекают по лицу и затекают в рот. Хидан беспомощно давится, захлебываясь собственной кровью. Он смотрит на напарника: кровь, попавшая в глаза, размывает очертания, превращая все в мириады темно-алых звезд. Реальность ускользает сквозь пальцы, размывая границы сознания. Разбитые губы едва подрагивают, пытаясь что-то сказать; мутный взгляд полон ненависти и бессильной злобы. 

[indent] Мужская рука сдавливает горло, грубо и властно, продавливая кожу. Под пальцами напарника пульсируют набухшие вены, готовые лопнуть в любой момент; с губ срывается надсадный хрип. Хидан пытается сопротивляться, но все его попытки терпят крах.

[indent] Он замирает, когда рука напарника без колебаний прорывает нутро и тянет содержимое наружу. В полуобморочном состоянии он отчаянно хватается за собственные кишки: скользкие, эластичные внутренности выскальзывают из рук и падают вниз прямо в пыль и грязь. Мучительная агония подобно разряду тока распространяется по изувеченному телу, до самых кончиков пальцев. Внутри все пульсирует; Хидан туманно слышит, как капли крови касаются пола. Они приземляются тяжелыми кляксами, превращаясь в безобразные лужи багрового месива.

[indent] Хидан слышит размытый голос напарника, но не в состоянии разобрать ни слова. Очередной удар, на этот раз о металлическую балку. Хидан падает на пол поднимая клубы пыли. Он сипло втягивает воздух, не в силах пошевелится; последнее что он видит перед тем, как отрубится — вывалившаяся кишка. В ней отчетливо видны остатки ужина: непереваренные куски мяса, рис и овощи. Складская пыль мягко оседает на выпотрошенных внутренностях. Хидан выпускает сдавленный стон и проваливается в небытие.

5

Ярость в нём кипит черной, мерзкой жижей. Пускает пузыри и лопается. Плечо Какузу дёргается непроизвольно, и он сжимает его рукой.

Сука.

Мнет пальцами мышцы, успокаиваясь. Если бы Хидан продолжен говорить и кричать, температура в котле бы только поднималась, но вспышка ярости от того и зовется только вспышкой, что отпускает Какузу быстро. Жаль, что к тому времени напарники уже, как правило, были мертвы. Этого ему обещали бессмертного. Судя по тому, что белобрысый просто отключился, но его сердце продолжало биться, а грудь шевелилась от дыхания, не обманули. Хоть где-то деньги были уплачены за хороший товар. Хороший, как же. Просто выполняющий свою функцию.

Кофе жалко. Смерть стаканчика Какузу констатирует коротким выдохом. После его пальцы бегают по экрану телефона. Надо почистить — этим казначей сам заниматься не планирует. Что говорить по поводу проваленной миссии? Ничего, конечно же, блядь. Ещё не хватало оправдываться за промахи дебила. Есть парочка способов исправить эту кучу дерьма хотя бы до более-менее вменяемого состояния, значит, придется ими воспользоваться, хоть и не хочется. Это дополнительные траты, а у Какузу каждый йен на особом счету.

Он подходит к Хидану и берет того за волосы. Задирает голову, чтобы посмотреть лицо. Отодвигает пальцами веки, подсвечивая фонариком телефона. Рефлексы зрачков работают, сознания нет, но он более чем жив. Занимательно. Хорошую боксерскую грушу можно и залатать. Какузу рукавом вытирает со лба напарника кровь, это движение отдает почти заботой. Пальцем проводит по краю раны на голове. Погорячился? Вряд ли. Хидан полностью заслужил сдохнуть на этом складе, но хорошо, что он не может. Отчего-то это навевает спокойствием, пусть и бесит белая псина изрядно.

Без сознания все кажутся чуть лучше, чем есть на самом деле.

Черные нити вылезают из шрама Какузу на руке, подхватывают кишечник Хидана, заталкивая обратно в живот, и грубо зашивают. Это не та работа, которую с ним нужно проделать, но достаточная, чтобы казначей мог закинуть его на плечо и отнести в машину. Оставаться на этом складе и дальше банально небезопасно, не говоря о том, что уже через полчаса вонь тут будет стоять страшная.

У нормального человека не может стоять операционный стол в квартире. Нормальным Какузу себя не считал. Он бросает Хидана на стол как мешок с дерьмом — как и положено. Всё выглядело так, будто напарник перебрал, и мужчина несет его на плече отсыпаться, а значит, в машине пришлось стереть излишки крови. Убирая их Какузу подумал о том, насколько же у Хидана бледная кожа. На ней очень быстро и красиво проступают красные следы и синяки. Поддавшись этой мысли, он ещё раз берет его за горло и даже короткая усмешка кривит рот под маской. Становится очевидно отчего белобрысого пустили в постель пару раз, но Какузу быстро трезвеет, и машина начинает гудеть от заведенного мотора. До дома ему ехать около часа.

Здесь уже работу можно закончить. Нити окутывают живот и голову Хидана, а сам казначей берет того за плечо, вправляя вылетевший от удара о балку сустав. Он буквально латает свою игрушку, профессионально и быстро. Достает эластичный бинт из ящика, обматывает им поврежденное место. Непонятно, повышенная ли у куска дерьма регенерация, или он просто не может умереть, так что Какузу просто делает всё правильно. Когда живот окончательно зашит, мужчина наклоняется, проводит пальцем по шраму, проверяя. Конечно, всё идеально, и сомневаться не приходится. Затем осматривает голову. Надо было обрить напарника просто для профилактики, но уже поздно это делать, когда всё зашито, а кости скреплены. Как новенький. За исключением того, что интеллект так просто не пересадить.

— Чего разлёгся? — говорит Какузу, ударяя ладонью по щеке Хидана, после чего снимает перчатки и идет на кухню. Раз кофе он не выпил, хотя бы сделает себе на ночь чай.

Сейчас псина проматерится на всю квартиру, разноется, побушует немного и можно будет выставить его и уснуть. Ни о каком раскаянье и компенсации и думать не приходится — сектант-фанатик слишком глуп, чтобы осознавать собственное ничтожество. Казначей уже решил, как именно дебил будет отрабатывать собственную ошибку, и ему этого достаточно.

Чайные листья красиво разлетаются в горячей воде стеклянного чайника. Это почти умиротворяет, и Какузу надеется в глубине души, что не запачкает кровью Хидана ещё и собственную квартиру. Было бы странно сшивать пацана второй раз за сутки.

— Возьми шоколадку со стола, — он дожидается, пока белая бошка появится в дверном проеме и указывает пальцем, куда ей надо посмотреть, — Я серьезно, жри.

Объяснять, что это для того, чтобы дебил не потерял сознание, бесполезно. Так что пусть думает, что Какузу подобрел или сошел с ума. Глоток чая заставляет забыть о звонком голосе Хидана. Ненадолго становится хорошо.

6

[indent] Сердце все так же продолжает свою работу, бережно поддерживая жизнь в израненном теле. Заботливо: удар за ударом оно гонит кровь по артериям и возвращает обратно по венам. Мягкие внутренности, что еще несколько часов назад торчали наружу, медленно восстанавливаются обрастая все новыми и новыми клетками. Возможно, всему виной злополучная дорожка кокса, которую парень снюхал перед заданием, а может быть нанесенный ущерб был слишком велик. Так или иначе процесс регенерации был вялый и неторопливый.

[indent] Короткие моменты словно яркие вспышки проносятся в памяти; сознание распадается на части от малейшей попытки собрать все воедино. Пленка воспоминаний рваная и скомканная, где-то недостает деталей.

[indent] Ни священных врат, ни коварных демонов, что так и жаждут украсть чью-нибудь душу, и уж тем более никакого света в конце туннеля. Кромешная, всепоглощающая тьма и бесконечная пустота. Умереть не страшно, страшно застрять в бесцветном вакууме безысходности.

[indent] Зловещие обрывки картин всплывают в памяти; повсюду кровь. Отчаянье струится по венам, а крик застревает в горле; не так уж и страшно блуждать во мраке собственного разума, куда страшнее остаться один на один со своими демонами.

[indent] Хидан слышит голос: отдаленный, грубый бас вытягивает его из гнетущего, сумрачного коридора сознания. Бледные веки, усыпанные множеством кровеносных сосудов, подрагивают. Он с трудом открывает глаза, когда тяжелая рука напарника бьет его по щеке.

[indent] Яркий свет прожектора ослепляет; режущая боль мешает сфокусировать взгляд. Хидан чувствует, как предательски слезится правый глаз, и холодная слеза стремительно бежит вдоль виска, оседая в ушной раковине. Он подносит руку к лицу и долгим, затуманенным взглядом рассматривает причудливые линии на ладони, запекшуюся кровь под ногтями и сбитые костяшки пальцев. Лежа на холодном хирургическом столе, совершенно голый и беспомощный, он ощущает как легкая дрожь неприятной волной мурашек скользит по телу приподнимая волоски.

[indent] Он провожает напарника взглядом, не в силах произнести ни слова и перевернувшись на бок издает сдавленный, хриплый стон. Он свешивается со стола и рвотный позыв содрогает тело; черные сгустки крови рвутся наружу — они падают уродливыми кляксами и небрежно растекаются по полу. Хидан вытирает рот тыльной стороной ладони и придерживает голову, ощущая легкую пульсацию в виске. Он поднимается, стараясь не вступить в кровавую рвоту, и опирается о стол; его бесит собственная слабость. Стеллажи с оборудованием не вызывают интереса, а вот раковина с зеркалом вполне. Хидан идет к цели шаткой походкой, задевает небольшой передвижной столик — инструменты и склянки летят на пол, наполняя операционную звонким эхом, отражающимся от холодных стен; прозрачная жидкость небрежно растекается по кафелю. Хидан задевает осколки и игнорируя боль подходит к раковине: за ним тянется яркий кровавый след.

[indent] Он смотрит на себя в зеркало и не верит своим глазам.

Что же ты со мной сделал, больной ублюдок?

[indent] Бинты в области живота пугают, вызывая невольную тревогу; отвращение подступает к горлу, готовое прорваться наружу все те ми же кровавыми сгустками. В сознание всплывают образы торчащих кишок, сцены насилия и все тот же сдержанный силуэт напарника. Четкая картинка выстраивается в сознании сразу же, когда последняя деталь паззла встает на свое место. Хидан сгибается над раковиной, готовый вывернуть себя наружу; его грудь сотрясается от хриплого удушливого кашля.

[indent] Его лицо — кровавое месиво, состоящее из гематом и кровоподтеков. На склерах лопнувшие капилляры растеклись уродливыми красными пятнами. Сломанный нос хоть и вправлен, выглядит крайне печально, а грубая рваная рана на лбу и брови совсем не добавляет шарма. Хидан прильнул к зеркалу, разглядывая тонкие ниточки вен, проступившие на бледной коже.

[indent] — Поверить не могу, — едва касаясь пальцами лба шипит Хидан, кривя рот от боли. — Поверить не могу, что ты сделал это со мной! Он с силой сжимает края раковины до побелевших пальцев, в отражении разглядывая собственное бессилие; зеркало покрывается трещинами, мелкие осколки звонко падают в раковину, а на незаживших костяшках проступает кровь.

[indent] Хидан осматривается в поисках своих вещей, выходит в коридор и заглядывает в комнаты. Его привлекает звук закипающего чайника. Он показывается на кухне и, завидев напарника, хмурит брови.

[indent] — Какого черта, Какузу? — рычит блондин сквозь плотно стиснутые зубы, — ты действительно выпотрошил меня как куклу? Хидан грубо толкает напарника в плечо, с ненавистью смотря ему прямо в глаза, затем переводит взгляд на плитку шоколада и раздраженно опускает уголки губ.

[indent] — Отъебись ты нахуй, не буду я сейчас жрать шоколад, — вскинув руки Хидан демонстрирует два средних пальца.
[indent] — Лучше скажи где моя одежда? Где мой телефон? — Хидан оглядывается по сторонам, в надежде, что все его пожитки где-то здесь рядом. Что старенький, потрепанный жизнью смартфон, в котором слишком много компромата как на него, так и на организацию в целом, все же у напарника, а не у копов на столе. Блондин нагибается к стеклянному чайнику, рассматривая как на его дне кружат чайные листья, стучит пальцем по стеклу и переводит взгляд на напарника.

[indent] — Плесни и мне этого дерьма, и пару капель чего покрепче, — дерзким тоном командует блондин. Он опирается голой задницей о стену и скрещивает руки на груди.
[indent] — Блядь, это надо же! Ты почти убил меня! Черт бы тебя побрал, Какузу! Видит Джашин я запрошу другого напарника, ты заебал портить мне веселье! Хидан с вызовом смотрит на Какузу, хватает плитку шоколада и швыряет к ногам напарника.
[indent] — На вот, сам жри.

7

Шум из операционной его не удивляет и даже не расстраивает. Если Хидан разгуляется там, то хотя бы сохранит часть окон в квартире. Какузу прекрасно понимал, с кем имеет дело, и если бы действительно хотел оградить себя от подобного сценария, привязал бы буйного к столу, а вместо шоколадки пустил бы по вене раствор. Отчасти хирургу было интересно посмотреть, насколько быстро крыса регенерирует, отчасти он был доволен новыми поводами приложить тупого о стену зная, что ещё тупее он не станет. В какой-то мере Хидан был крестом, который Какузу тащил, покуда из того играла музыка, словно из старого проигрывателя. Пусть скрипучая, но, в целом, уже достаточно заевшая в голове.

Больной ублюдок. В этом Хидан, сам того не зная, впервые в жизни прав. Все проблемы Какузу были от того, что тот больной ублюдок. Так ему прошипел отец, когда мать была не в силах от слез произнести и слова. Какузу в этот момент ничего не почувствовал и, собственно, поэтому был полностью согласен с диагнозом. Можно было бы сказать почти поэтично, что он давно перестал искать нормальных взаимоотношений с другими людьми, но истина пролегала гораздо глубже: Какузу никогда и не искал. Он не нуждался в других так сильно, как другие мечтают не зависеть от общества. Моральные устои трещали по швам вокруг хирурга, что потрошил людей с той же точностью, с которой латал, а все сложные вопросы разлетались в тряпки, будучи простыми как дважды два. И если Хидану не хватало мозгов до этого момента понять, с кем он имеет дело — диагноз можно было поставить и ему. Идиот.

Когда белобрысый заходит на кухню, Какузу, созерцая его, наслаждается. Не тем, что тот красив и собран им же обратно в человека, а следами от побоев, что ещё остались. Перед мужчиной не просто одноразовый холст, а магнитная доска с целым ящиком маркеров: рисуй и стирай столько, сколько душе угодно, пока жертва не сбежит. И пусть Какузу этого никогда бы не признал вслух, давать Хидану сбежать он не собирался. Одноразовые убийства никогда его не забавляли, но вот мысль о том, что кто-то может терпеть побои и вставать после — очень даже. Особенно, когда этот кто-то после может лечь к тебе в постель.

— Ты провалил наше задание и мой прямой приказ, — холодно отвечает Какузу, не повышая свой бас ни на тон. Спокойствие в его голосе почти шероховатое и ощутимое наполняет воздух помещения практически вытисняя кислород. Про таких говорят: звеняще похуй.

Хидан много говорит. По крайней мере, много по меркам Какузу, который всё давно сказал. Отвечать на его поток дерьма не хочется, и казначей просто заканчивает приготовление чая, опуская поршень. Чаинки покорно прибиваются ко дну. Хидану стоило бы поучиться хотя бы у листьев, раз ему далеко ещё даже до животных.

— У меня, — он всё ещё спокоен.

Синергия между ними напоминала атомную бомбу, в которой Хидан был, собственно, бомбой, а Какузу — взрывом. В какие бы крайности не улетал напарник, пока не случался взрыв, всё было ещё не так плохо. Если же разрывался сам казначей — вот тут стоило прятать женщин и детей. Блондин говорит о том, что Какузу мешает ему веселиться, а Какузу думает о том, что псину всё же надо выгуливать и давать ей чаще задания на резню. Никакого другого напарника у него не будет, об этом Хидан может даже не мечтать. Единственное, что ему светит без хирурга, способного мало того, что совладать с ним, так ещё и убрать дерьмо в пакетик и донести до мусорного бака, тщательно исправляя все ошибки буйного торчка, — это смерть гораздо хуже той, что ему грозила сегодня. Смерть, которая для него, бессмертного куска паразита, обернется вечными муками, агонией, которая закончится только тогда, когда его откопает добрый доктор и соберет, чтобы ещё раз расчленить по доброте душевной.

Шоколадка скользит по кухонной плитке. Какузу, в целом, не против, чтобы у Хидана случился обморок.

Он ставит на стол две стеклянные чашки и наполняет чаем. Одну оставляет стоять, со второй же подходит к белобрысому, который наконец-то догадался увеличить дистанцию между собой и тем, кто может вспыхнуть как бенгальский огонь над камином, чтобы этого преимущества его тут же лишить.

— Хидан, — он берет того свободной рукой за челюсть так плотно, чтобы тот не мог и вдоха ртом сделать, не то что слово сказать, — Я почти убил тебя, а сейчас ты планируешь пить на моей кухне чай, — горячая кружка, прижатая к голой груди блондина, очень быстро оставляет легкий красный след, но Какузу отодвигает её и даже, почти заботливо вкладывает в руку идиота, — Посмотри на меня и не дергайся.

Он отпускает его челюсть проводит ещё раз пальцами по носу, проверяя, чтобы тот правильно срастался и запускает пальцы в волосы, раздвигая их, проверяет теперь уже голову. Ничего не кровит, скоро будет как новенький. Удивительное пиздоблядство, сколько раз Хидан без такой способности мог сдохнуть и до — интересно было бы посчитать, сколько шансов предоставится после — лучше щенку и не думать.

— В глазах картинка четкая? — Какузу не отходит от него, всё ещё нависая над голым и беззащитным напарником, без стыда и совести заглядывает ему в зрачки напрямую так, будто смотрит не на, а сквозь.

8

[indent] Хидан смотрит на напарника, пристально отслеживая каждое движение. Он уже заранее знает, что тот скажет. Предугадать не сложно. Очередной гундеж на тему проваленного задания, нудные, сводящие зубы нотации и холодный взгляд, что пробирает до костей.

[indent] — Ты провалил наше задание и мой прямой приказ.

[indent] Ожидаемо. Он снова возомнил себя главным.

[indent] «Приказ»

[indent] Это слово остро режет слух. Хидан меняется в лице и несколько раз произносит его про себя, как бы пробуя на вкус. Он повторяет его снова и снова, как заведенный, чувствуя, как негодование копится и оседает на языке.

[indent] Хидан молчит. Проводит языком по верхнему ряду зубов, надавливая что есть силы. Легкое покалывание сменяется вкусом крови. Боль немного отрезвляет, возвращает в реальность. Это действительно происходит здесь и сейчас, это не страшный сон, не очередной бэд-трип. Это реальность. Его реальность.

[indent] «Мой прямой приказ»

[indent] Фраза напарника врезается в него подобно грузовику на большой скорости. Бессилие гремит и лязгает точно тяжелая металлическая цепь, она сковывает руки, обвивает грудь не позволяя сделать полноценный вдох. Какузу говорит что-то еще. Вот только все это меркнет на фоне уже сказанных слов; просто не важно.

[indent] Хидан делает вдох и закрывает глаза, стараясь отстранится от своих эмоций. Он все еще чувствует слабость и головокружение; по телу проходит мелкая дрожь, когда он прислоняется к холодной стене. Злость тлеет в груди, поднимается словно плотный столб дыма, но не рассеивается, а заполняет собой все пространство. Раздражение скапливается в горле и встает комом — саднит, клокочет, мешает дышать.

[indent] Голос напарника жестокий и отстраненный, такой же, как и всегда. Вот только спокойствие в его голосе может быть обманчивым, и Хидан об этом прекрасно знает. За прочной маской безразличия скрывается беспощадный убийца, готовый действовать грубо и хладнокровно в любой момент. Хидан смотрит в его глаза, долго и внимательно; рассматривает профиль. Грубые черты лица не выдают эмоций и лишь по взгляду иногда можно заметить незначительные изменения.

[indent] Перманентный след обиды проскальзывает по бледному лицу, сменяясь злостью и враждебностью. Как можно и дальше продолжать работать в паре, если всего за одну ночь доверие приблизилось к нулю? Как можно полагаться на человека, который в любой момент может растерзать тебя на части? Мысли в голове кружатся в хаотичном вальсе сомнений, тревог и отвращения, напрыгивают одна на другую, сбивая в кучу испытываемые чувства и эмоции.

[indent] — Давай проясним один момент? Я не подчиняюсь тебе и «твоим приказам», — Хидан намеренно акцентирует внимание на последних словах. Он хочет добавить что-то еще, но ощутив недомогание замолкает.

[indent] Границы реальности стираются окончательно, когда грубая мужская рука берет его за подбородок. Хидан замирает, ощущая спазмы в области грудной клетки, и не дышит, когда напряжение достигает предела. Он смотрит на напарника, практически не моргая; дерзко, с вызовом, без тени страха и смятения. Горячее стекло вжимается в грудь и Хидан шумно выдыхает. Он стойко терпит боль, не позволяя себе отвести взгляд; жаждет продолжения игры, ощущая колкий трепет внизу живота. Пар, исходящий от кружки, поднимается и обжигает лицо. Мелкие испарения оседают на бледной коже. Его бросает в жар и несколько мелких капель пота проступают на лбу.

[indent] Он отводит взгляд лишь на секунду — берет чашку за ручку и немного кривит рот, когда раскаленное стекло небрежно касается руки. Какузу непозволительно близко и Хидан чувствует его ауру вокруг себя. Подобно яду она проникает вовнутрь, вызывая спазмы в горле, сдавленность в груди и учащенное сердцебиение. Он по-хозяйски касается его лица и волос, проверяя нанесенные им же увечья.

[indent] — Вполне, — сухо отвечает Хидан на вопрос напарника, — четко вижу собственные кишки, распластанные по полу, — он наклоняет голову влево и с вызовом задирает подбородок вверх.

[indent] Хидан облизывает губы и подносит чашку к лицу. С некой брезгливостью осматривает содержимое и, сделав небольшой глоток, морщится. Горячая, горькая жидкость обжигает слизистую; он некоторое время держит чай во рту, а после сплевывает обратно в чашку. Хидан упирается свободной рукой в грудь напарника, увеличивая расстояние между ними и медленно переворачивает чашку, выливая кипяток тому под ноги. Он смотрит на Какузу снизу вверх: дико, исподлобья, расплываясь в наглом животном оскале.
[indent] — Я не пью чай без сахара, — надменно, с нескрываемыми нотками издевки произносит блондин.

[indent] «Ну давай, убей меня еще разок, если сможешь»

9

Есть небольшой свод правил, которые облегчают жизнь: не суй пальцы в розетку, не влезай третьим в ссору двух, не связывайся с идиотами. Какузу исправно следовал всем трем правилам, отчасти считает их одной из причин своего бессмертия, но вот один шаг в неправильном направлении, и он нарушает сразу все. Чтобы завербовать Хидана, ему пришлось влезать в ссору, чтобы разгребать за ним дерьмо — совать пальцы в розетку. И кульминацией всего служит то, что Какузу, очевидно, связался с идиотом. Неисправимым.

Хидан обладает талантом не подсвечивать ни один ориентир в пространстве, двигаясь по жизни вслепую. Из-за бессмертия ему будто бы все равно, как сильно он разобьется: всмятку или вкрутую. Проблема работы с ним как раз в этом и состоит: повязанный теперь с ним Какузу так двигаться по жизни не привык. Свое бессмертие он воспринимал как одну из возможностей, а не само собой разумеющееся естество, и использовал разумно. Белобрысая же псина так и норовила испытать все жизни на прочность. Переучивать Хидана было сложно, и разумный человек бы за такое ни за что не взялся. Какузу, считая себя всю жизнь крайне разумным, неприятно столкнулся с тем, что он кажется всё же не, но пока ещё бодро оправдывал всё это тем, что бессмертная игрушка лучше сотни смертных.

Его кукла заводилась и тарахтела каждый день как новая, даже не приходилось менять батарейки. Разве можно от такого отказываться?

Хирург пропускает слова о том, что ему не подчиняются, как пропустил бы мимо ушей пьяный бред какого-то товарища-бомжа под окном, вещающий о конце света. Хидан ничего не понимал ни на словах, ни намеками и уж тем более не стоило от него ожидать видения расстановки сил и собственного положения. Подчинение в этом случае должно было выработаться как полезная привычка чистить рот от дерьма хотя бы по утрам, и хотя бы одному из двух хватало мозгов понять, что на это нужно время.

Бесило только то, что его уже прошло достаточно, но бесило всё ещё слегка, фоново.

Какузу делает пару шагов назад, берет со стола сахарницу. Ему не сложно ведь, да? Он вообще гостеприимный хозяин: подлатать, выебать, переодеть, выставить — ведь так поступают, правильно? Возвращается к Хидану, и воздух вокруг становится тяжелее. Почти как тогда, когда кишечник напарника отправился проветриваться. Свободная рука Какузу ложится на тонкую бледную шею и, с одной стороны, прижимает того крепче к стене, а с другой стороны придушивает до хрипоты.

Сахар медленной тонкой струёй сыпется на пол, прямо в разлитый чай. Какузу ведь не сложно.

— Как скажешь, — хриплый голос вкрадчиво обжигает ухо Хидана так сильно, что кажется от него покраснеет кожа. Сахарница улетает обратно на столешницу, чудом не разбившись, и уже в следующее мгновение расстановка фигур на доске меняется. С заломанной рукой и крепко сжатой ладонью на волосах, белобрысый почти прижат к луже на полу щекой.

— Пей теперь, — вежливо рекомендует хозяин дома, — Достаточно сладко? Если нет, поплачь — разбавишь.

Он давит на руку Хидана так, что кажется сейчас сломает. Сжимает волосы так, что кажется — сейчас вырвет. Но это только кажется, на деле же Какузу отлично контролирует собственные силы. Он знает, что если три прошлых правила рассыпались в пыль, всё, что ему надо, это разработать новые. Дрессируй, пока не поймет; бей, пока не поймет; латай, чтобы не помер. Схема звучит как крайне устойчивая и невероятно рабочая. Не хватает только цепи вокруг неё, на которую он плотно посадит Хидана до полного приручения.

Хотя с таких зверей её не снимают вовсе.

— Давай проясним одну вещь: ты подчиняешься мне и моим приказам, — он выделяет последние два слова, зеркально пародируя блондиночку, — И другого напарника у тебя не будет, пока ты не сдохнешь от моей руки, окончательно.

Позвонки Хидана торчат так, что их можно пересчитать визуально. Какузу эта картина нравится. Тот факт, что парень перед ним всё ещё полностью обнажен, будто добавляет контраста в происходящее, разводит краски, делая картинку ещё ярче. Хирург поднимает белобрысую голову так, чтобы она оказалась на уровне его, тянется вперед и кусает его за губу до крови, подбирает красные капли языком, пробуя на вкус (не первый и не последний раз). Ему и правда хочется растерзать непослушную псину на части, но уже немного не так, как на складе. Признаться, Какузу любил трудности. Сложные операции бросали ему вызов, который он принимал с большей радостью, чем жизнь, однако он давно научился с ними справляться. Теперь же у него будто появилась канистра с бесконечным бензином, которым регулярно поливают его нутро и так же регулярно поджигают. Очень удобно греться холодной зимой.

Хирург отстраняется и смотрит на Хидана уверенно и жестко. Если псина сейчас вырвется и убежит, он будет считать это своей победой, но если подчинится и сдастся, кажется, что проиграет он сам.

10

[indent] Напряженная обстановка, царившая на кухне и близко не могла сравниться с волнением, захлестнувшим Хидана. И пусть внешне он оставался спокоен — внутри разгоралось пламя. Как просто сейчас находиться здесь — в чужой квартире и вести борьбу, в которой невозможно победить. Он смотрит на Какузу с вызовом, с дерзкой непосредственностью присущей глупцу. Он не способен трезво оценивать свои силы, точно так же как не способен остановится.

[indent] Ведь…

[indent] Он был в ловушке.

[indent] Они оба были в ловушке.

[indent] Запятнать руки в крови не составляло труда. Хидан всегда подстрекал Какузу переступить черту. Это была своего рода игра. Игра на выживание. Здесь нет победителей, здесь нет проигравших, лишь болезненная сосредоточенность друг на друге. Жестокий вальс невысказанных угроз и смертоубийственной вероятности. Раздробленные кости, треснутые черепа, выпотрошенное нутро — безумие, от которого невозможно отказаться.

[indent] Большая часть того, что произносил Хидан не имело смысловой нагрузки. Как правило это были проклятия, провокации и религиозные бредни, коих сторонились другие члены организации. Воспринимали же его в серьез только тогда, когда к горлу собеседника был приставлен нож. С Какузу же такой трюк не работал от слова совсем. Его холодная решительность и непоколебимость напоминала Господина Мацуба-кай, который воспитал Хидана посредством тотального контроля и эмоционального давления. Он словно вернулся в детство, к своему покровителю.

[indent] Хидан как песчаный замок — рассыпался на части каждый раз, когда попадал под бескомпромиссный, тяжелый взгляд напарника. Его тело трепетало в предвкушении; он знал что назревает что-то серьезное. Острое чувство надвигающейся угрозы будоражило, накрывало с головой точно разрушительная волна. Их отношения — неутолимая потребность все время давить на газ. Скорость. Хаос. Разрушение. Чем ближе к Смерти, тем живее себя ощущаешь. Страх — мощнейший афродизиак.

[indent] От Какузу веет смертью. Она витиевато кружит вокруг: дразнит, манит, забавляет. Хидан смакует создаваемое напряжение будто пробует его на вкус. Он уверен в своих действиях и точно знает к чему они приведут. Все уже решено и назад пути нет.

[indent] Хидан пристально наблюдает за Какузу, пытаясь предугадать его следующий шаг. Когда напарник берет сахарницу, он невольно замирает, а затем не отдавая отчет собственным действиям — вздрагивает, ожидая что стеклянная чаша полетит ему в голову; по какой-то причине этого не происходит. Сахар с характерным шипящим звуком струится на пол, мягко оседая в луже горячего чая. Хидан делает полушаг назад, плотнее вжимаясь в стену, не желая вступать во все это дело босыми ногами. Блондин смотрит на рассыпанный песок, затем на напарника, снова на песок, снова на напарника. Звук удара сахарницы об стол свидетельствует о грядущем противостоянии. Хидан хмурит брови, и даже собирается что-то сказать, но не успевает — властные мужские руки хватают его словно тряпичную куклу.

[indent] — Какого хера, Какузу? Ты кем себя возомнил? Хидан пытается взбрыкнуть, но ощущая натяжение швов оставляет попытки. Он чувствует болезненный отклик своего тела и грубые руки Какузу взявшие над ним полный контроль.

[indent] — И другого напарника у тебя не будет, пока ты не сдохнешь от моей руки, окончательно.

[indent] Конечно, ни о каком другом напарнике и речи быть не могло. Очередной не обдуманный ляп, удачно сыгравший на руку; ему было важно услышать от него эти слова, ему было важно принадлежать кому-то. Насилие, унижение, и непринятие — нерушимый союз, построенный на жестокости и эмоциональной подпитке. Время проведенное вместе тоже сыграло свою роль. Привык, прикипел, привязался. Их секс больше напоминал схватку, нежели полноценный акт любви — своеобразный способ сбросить стресс. Вот только в какой-то момент все стало по-другому — совсем не так как было прежде. Хидан чувствовал перемены, но не придавал им особого значения; боялся разрушить то в чем не был уверен. Он наслаждался происходящим и жил словно в последний раз. Ебать мозги. Дразнить. Провоцировать. Снова и снова. А потом, как ни в чем не бывало строить из себя святую невинность, утверждая, что все это выдумки, что стоит сходить к врачу — проверить голову.

[indent] Хидан отлично понимал, чего на самом деле добивался Какузу. Он поощрял его интерес — читал между строк скверные мысли, замечал потайные сигналы. В глазах отражалось нестерпимое желание: сломить, подчинить, овладеть — оно было на поверхности, протяни руку и сможешь коснуться. Им было интересно друг с другом; все эти опасные, непредсказуемые действия лишь разжигали страсть.

[indent] Внутри у Хидана все похолодело. Он осознал что не готов физически тягаться с Какузу прямо сейчас, но желание прикоснуться к нему, почувствовать его грубые руки на себе было сильнее, чем когда либо. Плевать, что он распотрошил его подобно чудовищу, куда важнее что он бережно собрал его воедино и не бросил одного.

[indent] Его наклоняют в пол, он смотрит в бездушный, серый кафель и расплывается в кривой ухмылке. Он делает сдавленный вдох и тянет голову назад, стараясь избежать соприкосновения с кипятком, который в одно мгновение может проникнуть в легкие. Он кашляет и хрипит, пытаясь высвободиться из цепких стальных рук напарника. Какузу груб и прямолинеен в своем настойчивом порабощение. Хидан выглядит беспомощно, словно мышь, угодившая в сдавливающее змеиное кольцо. Чем больше сопротивляешься — тем сильнее давление.

[indent] Грубая рука тянет его на себя и Хидан поддается не в силах сопротивляться, он все еще слаб. Волосы растрепались и прилипли к проступившем капелькам пота. Какузу слишком близко: касается его губ, кусает их до крови, проводит языком. Хидан принимает вызов, смотрит ему в глаза без тени страха и смятения; в них — дерзость и неконтролируемая страсть, а так же желание довести игру до конца и одержать победу. Доказать ему и самому себе свою значимость, расставить все точки над «i» и возможно, перейти на следующий уровень — вот только каким он будет?

[indent] Он облизывает свои губы собирая остатки его слюны и ловит себя на мысли, что жаждет большего.

[indent] — Ты в серьез думаешь, что сможешь сломать меня? Я не буду твоей сукой, даже не надейся, — голос его груб, подстать басу напарника. Не смотря на сбивчивое дыхание Хидан уверенно выплевывает слова прямо в лицо собеседнику; размеренно, одно за другим.

[indent] Сознательная провокация.

11

Подброшенная монета падает ребром. Какузу вместо запала чувствует усталость, которая вот теперь подбирается к его голове вновь. Он не выиграл и не проиграл, а лишь вернулся к стартовой позиции. Зря только кухню запачкал? Можно было бы сделать вид, что ничего этого не было, отпустить и пусть валит на все четыре стороны, думая, что победил, ведь дрессировщик утратил интерес к арене. Вот только на длинной дистанции перспектива такого поступка была не очень хорошей. Каша уже была сварена, и теперь надо было скормить её хоть кому-то.

Голос Хидана как нож в руках у хлипкого мальчугана, который пытается пройти инициацию в банду. Он говорит с Какузу, но словно совершенно его не понимает: машет лезвием рядом с бронированной машиной, надеясь кого-то этим напугать. Провокация срабатывает в двух случаях: если она сильнее, чем противник, и если ей осознанно подаются. В другой ситуации хирург, возможно, подыграл бы. С напарником-блохой исключительно хорошо работал метод кнута и пряника: пару раз даешь поводья в его руки, позволяя дать ощущение контроля над ситуацией, и вот он уже распушает перья так, будто ему море по колено, не замечая, что эти поводья изначально крепились к его собственной шее, и сейчас уже снова в твоих руках. Кнут сегодня уже ударил по его спине, а вот пряник давать никак не хотелось  — Какузу тоже бывал не в духе.

Надави пальцем, и эта спесь потрескается, словно свежий лёд на луже, разойдется сеткой из криков и пустых угроз, утопающих в детской обиде о том, что мальчик просто хочет признания и любви на понятном ему языке, хочет боли, которая будет только его, которая именным горячим клеймом отпечатается на теле и наполнит его если не смыслом, то хоть чем-то осознанным и почти что родным. Сломать Хидана было непозволительно легко, и вся сложность заключалась в том лишь, чтобы игрушка прослужила как можно дольше, крутилась цветастой юлой на столе казначея, разливаясь калейдоскопом на светлой поверхности под лучами.

— Думаешь, мне это нужно?  — голос Какузу всё ещё спокоен, но теперь он ещё и равнодушен. Вместо того, чтобы взбеситься, хирург остыл к происходящему окончательно. Да, он хотел оставить Хидана при себе, но нужно ему это не было. Прихоть должна осознавать, что является лишь таковой  — не более, иначе она начнет заявлять права на место, которое ей не принадлежит. Прихоть должна знать, в какой момент стоит уцепиться ногтями за нагретое место, чтобы не вылететь в окно.

Какузу отпускает руку Хидана и на мгновение кажется, что всё закончилось. Он и сам в это верит в это мгновение, верит, что ему не так уж всё это важно, и он не встрял в этом болоте по колено, увязая всё больше вместе с тем, как всё меньше это осознает. Он холоден, как и его виски, и хочет к той из отеля, которая мила, голубоглаза и носит очень красивые чулки. Вот только стоит Хидану начать шевелиться, стоит выйти из-под физического контроля напарника, как не приходит осознание, но приходит желание вернуть это вновь, и за мгновение, что Какузу был готов остаться на сегодня один, всё меняется с видом на швы, сделанные собственными руками, с взглядом мутных темных глаз, готовых сражаться с ним до последнего. Словно кто-то всадил ему шприц в грудину, но вместо адреналина влил туда чистый спирт, опьянив разум за доли секунды.

Как бы сильно ему это было не нужно, так же сильно ему этого хочется. И с этих нот начинается совсем иная песня.

Рука казначея хватает шею Хидана, поднимает его, прижимая к стене так, чтобы блондинчику пришлось стоять на кончиках пальцев ног, словно балерине, ради глотка воздуха, проходящего в легкие с хрипом и свистом. Он чувствует каждую попытку вдоха кончиками пальцев, как бьется сердце в его сосудах под ладонью хирурга, как напрягаются мышцы в попытках сделать хоть что-то, чтобы вернуть свободу. И в то время, как свободные руки напарника цепляются за руки Какузу тот, почти не чувствуя боли, наслаждается вновь обретенным контролем, наслаждается всё теми же глазами, полными ненависти и желания, которое Хидан так тщательно пытается похоронить под бессмысленным бунтарством.

Царапайся, бейся, хрипи мне в лицо, давай. Покажи, что ты жив, пока я тебе позволяю.

— Успокойся уже, Хидан,  — признай,  — Швы разойдутся,  — что хочешь этого.

Какузу опускает его чуть ниже просто, чтобы хватало воздуха на вдох перед тем, как он его поцелует, на вдох перед тем, как до напарника дойдет, что тут некому и нечего доказывать, ведь их никто не видит, никто не узнает как нравится Хидану, когда этот мужчина, сняв маску, целует его жадно, словно им обоим не нужно дышать, как он сжимает пальцами его ребра, оставляя отпечатки на коже такие, что не сойдут потом несколько суток, как поднимает за бедра, и бледные ноги послушно ложатся на пояс, смыкаясь на спине, как нужна эта прохладная гладкая стена на кухне, чтобы охладить вспыхнувшую от прикосновений спину. До Какузу самого это осознание не долетает, тот обгоняет его в побеге, не желая признавать. Ведь он слишком разумен для подобной связи, ведь он никогда не гадит там, где ест, и не делает из пары ночей с коллегой что-то, выходящее за рамки. Хидан ведь нравится ему как идея, перчинка в жизни, вовсе не как любовник. Это удобная ложь, которую приятно на следующее утро выпить с кофе за завтраком, но которая теперь кажется настолько пустой, что ей уже сложно насытиться.

Какузу усаживает Хидана на кухонный островок, и металлическая салфетница летит на пол, глухо ударяясь о кафель  — плевать. Одной рукой стягивает с себя майку, обнажая шрамы, грубые швы, над которыми не приходилось трудиться из-за того, как часто их приходится обновлять. Он прижимает к себе Хидана грубо, чтобы тот обжегся о его горячую от пяти сердец кожу так, как совсем недавно о кружку, целует, нет, кусает его шею, словно клеймит, но горячее дыхание выдает наверняка  — Какузу хочется этого не меньше, чем он приписывал напарнику.

12

[indent] Тягучие, хаотичные мысли бушуют штормовой волной и мощным потоком разбиваются о скалы здравого смысла, разлетаясь на брызги минутных сомнений. На трезвую голову все иначе. Волнение, непритупленное веществами и алкоголем, ощущается ярче, острее. Нахлынувшие эмоции, а вместе с тем и возбуждение, не размывают границы сознания; они сковывают его, опутывая терновыми шипами.

[indent] Но все это уже не важно.

[indent] Когда его хватка ослабевает — трепет сменяется злостью. Раздразненный, пылкий. Хидан не признает завершения ведь он готов идти до конца. Его не волнуют последствия, о них он подумает потом. Раздражение оседает в горле, а мысли путаются, скачут, готовые выпрыгнуть наружу, коснуться кожи и растворить ее до костей. Ненависть, злоба и бессилие. Хидан хмурит брови, и легкая тень разочарования касается уголка его губ. От былой обиды не осталось и следа, фокус сместился сразу, как Какузу решил проявить заботу. Опьяненный вниманием он действительно готов был позабыть обо всех нанесенных увечьях, что ноющей болью до сих пор отзывались в неокрепшем теле.

[indent] Обхватив пальцами запястье, он растирает следы грубых прикосновений и смотрит на напарника — без стыда заглядывая в бездушные, холодные глаза, пытаясь прочесть в них что-то тайное, скрытое в глубине.

«Быстро же ты сдался.»

[indent] Мысль проскальзывает и рассыпается, подобно крупицам песка на ветру. В голове очередная провокация, как ключ к заветной двери; с колкостями на перевес он готов принять бой. Однако. Едкая ухмылка пропадает с лица блондина, когда твердая рука напарника оседает на его горле. Осознание того, что Какузу решил продолжить игру возвращает былой трепет и азарт.

[indent] Хидан в очередной раз прижимается к холодной стене; по коже бегут колкие мурашки и волоски на руках встают дыбом. Он цепляется за руку напарника, что сдавливает его горло. Пальцы погружаются в смуглую кожу, оставляя после себя отметины полумесяцев от ногтей. Хидан хрипит, жадно хватает ртом воздух и неосознанно приподнимается на носочках. Сознание плывет под горячими ладонями напарника: чувствуется легкое головокружение, от недостатка кислорода теряется четкость картинки, а из-за спадающих на глаза прядей волос сужается обзор. Он обессиленно цепляется за пальцы, что вонзились в его шею — разжать их, оказывается, не так-то просто. Хидан смотрит на напарника сверху вниз: с желанием и презрением одновременно. Он хрипит, пытается что-то сказать, но слова застревают в горле превращаясь в несвязный хрип. Воздух проходит в легкие со свистом и его грудь медленно и тяжело поднимается в жалкой попытке сделать вдох.

[indent] Холодный голос напарника словно размеренный удар хлыстом, такой же болезненный и обжигающий. Пальцы немеют от длительного напряжения; Хидан шипит, пытаясь возразить в ответ, но тугие бинты болезненно впиваются в ребра. Кровеносное давление повышается, скапливается в висках и ритмично стучит в унисон с сердцем, которое готово прорвать грудную клетку, и выскочить наружу, в попытке сбежать от происходящего.

[indent] Вот только от Какузу не сбежать — нельзя увернуться от поезда что несется на огромной скорости. Все равно не успеешь. Вот и Хидан не успел. С самой первой встречи, с самого первого секса. Этот локомотив давно размазал его по рельсам жизни, оставив истекать кровью. Забава переросла в болезненную зависимость. Открытая клетка — лишь видимость свободы.

[indent] Холод столешницы его не заботит, как не заботит и кухонная утварь, летящая на пол. Хидан облизывает пересохшие губы, и делает несколько глубоких вдохов, восстанавливая сбитое дыхание. Он не скрывает дерзкой ухмылки, когда майка напарника летит на пол, оголяя натренированное тело. Взгляд скользит по мышцам и шрамам, распаляя самые сокровенные фантазии. От горячих соприкосновений Хидана бросает в жар, а нутро сводит болью. Он прижимается к Какузу, упираясь эрегированным членом в его торс и подставляет шею под ласки, оставляя влажный кровавый след на его животе — видимо швы и вправду разошлись, пропитав бинты кровью. Но это ничуть не заботит Хидана, он ведет рукой по спине и бокам, касается шрамов словно проверяя, на месте ли они и грубо погружает пальцы в кожу, оставляя белые отметины. Он бесцеремонно хватает его за подбородок, проводит большим пальцем по нижней губе, всматривается в глаза и медленно сокращает расстояние. Касается его губ — едва ощутимо, а после властно и требовательно просовывает горячий и влажный язык в чужой рот. Целует дерзко и рвано, не позволяя Какузу завладеть ситуацией. Перенимая инициативу, Хидан запускает пальцы в его волосы и грубо сжимает в кулак на затылке, запрокидывает его голову и кончиком языка ведет по шее от яремной впадины до кончика подбородка, попутно кусая и оттягивая кожу, оставляя хорошо заметные, глубокие следы от зубов. Рукой щекотливо скользит вниз, касается члена сквозь одежду и сжимает в руке, совершая поглаживающие движения по всей длине.

[indent] Хидан ведет бедрами и кожа неприятно прилипает к столешнице. Он отталкивает Какузу, дерзко и грубо, и спрыгивает с кухонного стола. Напирая на напарника, он рывком вжимает его в холодную дверцу холодильника, с такой силой что внутри слышится дребезжание содержимого. Хидан продолжает дразнить его рваными поцелуями и небрежными прикосновениями. Жарко выдыхая сквозь поцелуй, он отрывается от его губ лишь на мгновение; собрав слюну проводит языком по ладони и просовывает руку в трусы. Ведет ее по всей длине, оттягивая крайнюю плоть вниз оголяя головку, и сжимает член у основания. Вверх-вниз. Размазывая слюну и проступившую смазку.

[indent] Он зарывается носом в его волосы, вдыхая уже привычный запах, и кусает за край уха обжигая горячим дыханием.
[indent] — Думаю нужно, — возвращаясь все к тому же вопросу, возбужденно рычит Хидан.

13

Банка с чем-то пошатнулась от удара спиной о холодильник. Какузу стоило бы переживать за сохранность собственной квартиры во время пребывания здесь Хидана, но ему плевать. На удивление. Он точно знал, что плевать быть не должно, и понимал уже многим раньше, что шестеренки заели, пошатались и начали крутиться в какую-то другую сторону. Хирург предполагал заранее, что напарник будет бушевать, когда очнется, и ничего с этим не сделал. Ему нравилось? Бред какой-то.

У Какузу за спиной слишком много лет, чтобы вот так целоваться с кем-то на кухне. Он, пусть и был бессмертным, юношей себя не считал и внутренне состарился ещё в года, когда принято было сворачивать свою жизнь в трубочку и снюхивать лучшее время. Его усталость была так велика, что могла питать целый город отсутствием энергии, а опыта хватило бы на целую библиотеку. Какузу всегда был строг, спокоен и расчетлив. Любое действие было им выверено и согласовано по нескольку раз, так почему белобрысый ураган не столько посмел, сколько вообще смог вмешаться в эту систему?

А может и правда нужно.

— Заткнись,  — приказывает казначей низким до дребезжания децибел голосом,  — Твоя болтовня мешает.

Признать правоту напарника не было ударом по эго, наоборот. Кем был бы Какузу, не будь он способен видеть очевидное и признавать, когда не прав? Обычным конченным сектантом, кусающим его ухо. Нет, с самоопределением у хирурга не было никаких проблем, вот только подумает он обо всём этом, когда чужая рука не будет сжимать его член, а запах свежей крови не будет возбуждать пуще прежнего.

Холодильник мелко трясется под спиной, пытаясь работать, несмотря на удар. Хидан тоже мелко трясется то ли от того, что ему не терпится, то ли от открывшихся ран и сквозняка по голой коже. Эта дрожь нравится Какузу, в этой дрожи он чувствует себя живым. Когда они занимались сексом в первый раз, напарник был практически невменяем. Если быть совсем честными, можно назвать этот секс изнасилованием, потому что Какузу надо было выпустить пар. Второй раз всё было скомкано, рвано и как будто бы повело уже их обоих. А сейчас они просто... захотели? Это становится циклом, не тем, в которым хирург себя видел, но тем, в котором, получается, не против оказаться.

Он хотел, чтобы у Хидана дрожали колени, хотел мучить его, пытать, смотреть как ломается его грубая оболочка и просит большего покладистым голосом. Хотел чувствовать, как ему плохо, хотел чувствовать, как ему хорошо. Это должно было походить на одержимость, но отдавало выдержкой расчетливого маньяка. Оставалось уповать на стокгольмский синдром.

Из шрамов на руках Какузу выползают длинные и тонкие нити, окутывают Хидана как куклу, связывая по рукам и ногам. Казначей бьет его с обратной от колена стороны, чтобы тот опустился, присел перед ним, неспособный сопротивляться. Он чувствует каждую нить как продолжение собственного тела, и в то время, как они скользят по коже Хидана, он будто касается его пальцами. Невольно так и хочется сдавить сильнее, оттого хватка такая мертвая, оттого нити заползают на горло, контролируя пульс и дыхание, чтобы даже в таких мелочах он принадлежал ему. Кожа нагревается под темными полосами, краснеет от того, как её пережимают, а Какузу улыбается так, будто посадил редкую птицу в клетку.

— Я подумал, и вот это от тебя за спасение шкуры мне точно нужно, — он выделяет последнее слово нарочно, словно отвешивает ею пощечину беззащитному напарнику.

Стоит развязать узел на шортах, как они падают вниз. Не долго думая, Какузу снимает и трусы тоже, и в бледную щеку Хидана упирается влажный от его же руки член. Казначей берет его за лицо, надавливает на мышцы, скрепляющие челюсть, пальцами. Как хирург, он прекрасно знает, на какую кнопку нажать, чтобы всё заработало. Видя, как собачка пытается сопротивляться, он всё же отвешивает ему теперь уже и физическую пощечину, звонкую и твердую, чтобы точно расставить все точки в предложении о сотрудничестве. Он хочет увидеть обиду в глазах Хидана, смешанную с желанием, похотью, чтобы тот отрицал, что ему это понравилось, чтобы кривил лицо, если ему об этом напомнить и орал, что такого не было.

— Открывай.

Он убирает руку с его челюсти, вместо этого надавливает большим пальцем на его подбородок, теперь предлагая сделать всё практически добровольно. Словно вкрадчивый голос шепчет о том, что Хидан сам этого хочет. Как мошка, попавшая в паутину, дергается в конвульсиях, в тайне желая уснуть в теплом коконе паука и не думать больше ни о чем. Головка члена скользит по губам напарника, подразнивая его, а нити сжимают туже с каждой секундой промедления, напоминая, что выбора у него нет.

14

[indent] Наверное, это неправильно. Наверное, нужно было прекратить уже давно, закончить сразу после первого раза и ни в коем случае не повторять вновь. Но что же теперь? Теперь они оба разгоряченные, опьяненные страстью и похотью соприкасаются телами и безудержном вихре ослепляющего вожделения. Хидан чувствует как его заносит на поворотах, но он готов разъебаться на смерть, наплевав на инстинкт самосохранения.

[indent] И все же.

[indent] Так не должно быть — думает Хидан каждый раз, когда Какузу причиняет ему боль. Физическая или душевная — вовсе не важно, он все равно раз за разом попадает в одну и ту же ловушку. Проявленное внимание тот же наркотик: высокая степень привыкания, вот только со временем прежней дозы уже недостаточно; закидываешься двойной и теряешь себя. Как итог — уязвленное эго, расшатанные нервы и надломленная психика.

[indent] Инициатива проявленная Хиданом была грубо пресечена. Черные нити обвивают тело, врезаются в кожу оставляя после себя красные отметины. Они сдавливают горло, затрудняя дыхание. Проступившие вены вздулись и стали похожи на маленьких змей, что по ошибке оказались под кожей; в висках отчетливо пульсирует кровь. Хидан смотрит на Какузу с раздражением: не желая признавать его силу, не желая признавать непреодолимое влечение, которое буквально сводит с ума.

[indent] Тупая, ноющая боль охватывает швы, кровь скапливается на бинтах и тонкими, щекотливыми струйками стекает вниз по телу. Резкий толчок и ноги предательски подгибаются. Хидан падает на колени глухо ударяясь о холодный кафель. Он резко отворачивается и несколько прядей падают на лицо, поджимает губы и вертит головой пытаясь отстранится от члена напарника, который так бестактно упирается в его щеку.

[indent] Грубые фразы, растерзанная плоть — он готов простить все считая это своим искуплением. Какой бы глубины не была рана, она так или иначе затянется. Каждый растворившийся шрам — давно позабытая обида. Хидан действительно был готов стерпеть многое ничего не требуя взамен. Здесь за закрытыми дверьми и стенами чужой квартиры так просто быть самим собой. Не нужно притворяться и строить иллюзии, не нужно загонять себя в рамки дозволенного и гнаться за общественным мнением, не нужно придерживаться правил, навязанных организацией. Здесь все просто, ясно, по-настоящему.

[indent] Просторная кухня стала полем для экспериментов; в холодных, бездушных стенах чужой квартиры он впервые ощутил себя на своем месте. Без примеси веществ и алкоголя испытал новое, не привычное для него чувство; ведь даже дома, казалось бы, в родных стенах, он все равно чувствовал себя чужим.

[indent] Чем больше он сопротивляется, тем сильнее возбуждается, тем сильнее нити стягивают кожу подавляя протест. Ему нравится ощущать на себе чужую власть, это чувство кажется родным и естественным. Грубые руки казначея сжимают челюсть, но Хидану хватает сил выскользнуть из, казалось бы, мертвой хватки за что наказание в виде пощечины прилетает мгновенно. Звонкий удар эхом разносится по гладким стенам и оседает в сознании. Хидан морщится от внезапной боли, чувствуя, как горит и краснеет его лицо. Он делает вдох, но тот обрывается из-за нитей что сдавливают горло. Он хрипит проклятия, гневно смотря на обидчика, не желая признаваться самому себе что ему нравится вся эта насильственная игра.

[indent] Какузу напорист и требователен в своем желании. Его руки сильные и властные — Хидану ничего не остается кроме как покориться его воле. Член напарника скользит по губам блондина размазывая слюну и проступившую смазку. Хидан замирает не в силах пошевелиться, и только когда Какузу переводит руку на подбородок, упираясь в него пальцем, он поднимает глаза. Смотрит на него снизу вверх, в самой унизительной, как ему кажется позе. Однако возбуждение не покидает его, оно лишь усиливается скапливаясь в области паха, заставляя член подрагивать в предвкушении.

[indent] — Открывай, — командует казначей и Хидан, промедлив буквально пару секунд, невольно подчиняется. Он открывает рот почти добровольно, принимая в себя мясистый член напарника. Обхватывает губами и скользит языком по головке словно пробуя на вкус. Он вбирает его в себя целиком до самого основания и задерживает во рту, упираясь головкой в мягкие ткани горла, пока скопившаяся слюна не начинает стекать по подбородку. Хидан выпускает его член изо рта; тонкая нить слюны провисает и рвется при отдалении. Хидан ведет языком по всей длине, дразнит уздечку, обводит набухшие вены, а затем вновь берет в рот и уже двигает в такт головой позабыв как буквально пару секунд назад кривил лицо пытаясь увернуться. Он закрывает глаза, ритмично ведя губами по всей длине члена, полностью отдаваясь процессу. Ему нравится стоять на коленях, ощущая себя жалким и беспомощным, хоть в слух он об этом никогда и не скажет. Он сосет член жадно и быстро, периодически замедляя темп, чтобы продлить удовольствие напарника. Влажно-сосущие звуки разносятся по кухне, отражаются от стен и растворяются в хриплом дыхании блондина.

[indent] Он поднимает глаза: смотрит на Какузу дерзко и въедливо, требуя больше предложенного.


Вы здесь » cry4u » архивный архив » жестокое обращение с животными//каку/хида


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно