удивительная сегодня ночь, не правда ли?

а ты ведь мог добиться такого же успеха, если бы был терпелив. если бы знал, что противостоять годжо сатору равно самоубийству. или… ты желал этой смерти? смерти от рук своего лучшего друга. как сентиментально. впрочем, это уже не важно, не так ли? ликуй, теми крошечными остатками души, что еще остались в этом бренном теле. наслаждайся моим триумфом.

густой, кислый воздух, пропитанный кровью и зловониями тысяч проклятий, висит как петля. от этого смрада не спрятаться и не скрыться — он повсюду: обволакивает, застревает в волосах и одежде, забирается под кожу, словно паразит. тем немногим, кому посчастливится выжить — не смогут избавиться от воспоминаний, не смогут забыть, как пахнет смерть.

здравый смысл утопает в крови.

кендзяку возвышается на крыше многоэтажного здания, в ночном полумраке он с упоением наблюдает как люди, запертые в завесе, умирают под натиском безжалостной волны проклятий. один за другим.

не стихающие вопли и чужая предсмертная агония — слаще самого смертельного яда, что медленно растекается по телу, заполняя пустоты души, отравляя томящееся нутро. смерть, расстилается гнетущей панорамой, где обезображенные существа обгладывают остатки тел, не принося своим жертвам ни покоя, ни избавления. вечный, неутолимый голод, нестерпимая жажда крови. убивать, поглощать. отбирать чужие жизни всех тех кто встал на пути. таково их призвание, такова их суть.

кендзяку вытягивает руку: на его ладони небольшой куб с множеством глаз цвета самого чистого неба, а где-то внутри запертые остатки души воют раненными зверем, скребутся когтистой рукой по ребрам, рассекая плоть.

он улыбается. улыбается победе и воспоминаниям этого тела, что отзываются тошнотой и колкой дрожью, пронзающей холодом спину и затылок.

надо же.

такое количество опытов, такое количество тел. кендзяку никогда бы не подумал, что, пережив несколько эпох — найдется хоть что-то, что действительно сможет его удивить. новые ощущения напоминают галлюциногенный бред; этого просто не может быть.

однако. он ловит себя на мысли, что если бы гето сугуру был все еще жив, если бы его душа обрела голос и поселилась в голове, нашептывая разные проклятия, то кендзяку было бы в радость сломить душу некогда сильного мага, разорвать в клочья, а после напитать самой сокрушительной болью, осквернив все хорошее что в нем когда-то было.

увы, не всем мечтам суждено сбыться.

— маги прибывают, — холодный голос урауме доносится позади. кендзяку не отрывает взгляда от проклятого пира, он улыбается, пряча тюремное царство в юкату и поворачивает голову в бок, одаривая соратника взглядом из-за плеча.
— это же здорово, — кротко отзывается кендзяку, вновь блуждая взглядом по не стихающему кровопролитию; его взгляд невольно застревает на ничем непримечательном балконе точно такой же многоэтажки, однако сердце пропускает удар. ему хватает мгновения, чтобы все понять.

— ступай, найди итадори юджи. я хочу, чтобы ты была рядом, когда твоей господин явится в этот мир, — кендзяку поворачивается к урауме и сокращает дистанцию, он мягко, почти по-дружески кладет ладонь на ее плечо и вновь расплывается в лукавой полуулыбке. удар по руке заставляет кендзяку перемениться в лице: его зрачки заметно сужаются, но он успевает подавить секундное раздражение; урауме выглядит отстраненно.
— а что насчет тебя?
— а у меня есть еще одно незаконченное дельце. хочу кое-что проверить, — кендзяку вновь расплывается в фальшивой улыбке, переводя взгляд в сторону нужного балкона.
— не смей задерживаться.

оставшись наедине с собой, кендзяку закрывает глаза, шумно втягивая ноздрями ночной воздух, пропитанный людским страхом. воспоминания проносятся вспышками — те, что некогда были позабыты и те, что были спрятаны вглубь души намеренно. он же с твердой рукой профессионала копается в чужом сознании, выискивая и вылавливая то, что будет ему полезно. он словно немой зритель, внимательно рассматривающий картотеку чужой жизни, ловко выбирает фильм под названием «юность».

имя иэйри шоко навязчиво всплывает в памяти, а вместе с ним и обрывки студенческих дней: яркое солнце повисшее высоко в небе, томящаяся скука и терпкий запах табака; звонкий смех, насмешливая улыбка и хитрый прищур – неловкие прикосновения, кроткие взгляды, тихий шепот.

она изменилась и одновременно осталась прежней: сквозь пелену сизой дымки ее взгляд все такой же печальный и изнуренный; от нее разит усталостью и хорошо скрываемым отчаяньем. ее повседневная маска, за которой она скрывает себя настоящую, треснет тогда, когда он этого захочет. от одного лишь прикосновения.

сломать. подавить. овладеть.

людские души напоминают пластилин – сожми в пальцах и вылепи то, что тебе нужно. кендзяку улыбается, теперь он понимает одержимость махито.

ему хватает мгновения, чтобы оказаться у нее за спиной. тихо, бесшумно. пока все заняты проблемой истребления людей, жертвуя своими жизнями и погибая как скот на бойне, у них есть кроткий миг близости — только для них двоих.

прильнув к ее уху, он вдыхает аромат духов, едва касаясь носом волос — запах остался прежний, тот же что и раньше. по телу разливается благодатное тепло и кендзяку по-настоящему наслаждается новыми ощущениями.

— так и не смогла бросить курить? — его шепот разливается словно яд по венам, медленно и размеренно смешиваясь с кровью; раскаленное дыхание касается кожи.
— почему ты здесь одна? — кендзяку ласково касается ее предплечья, медленно поглаживая; его голос становится приторно-сладким, он с упоением наблюдает как тлеет сигарета в ее пальцах. он льнет еще ближе, касаясь края ее уха своими губами; хищный оскал становится шире: — тебя снова оставили позади, шоко?